ел себе Иван Христофорович по лесу. Грибы собирал. Грибы собирать он с детства любил. И, ведь, главное, ни черта он в них не понимал, в грибах, брал все подряд. Радовался, как дитя. Принесет домой целое ведро, жена посмотрит на них, плюнет, и все в выгребную яму выбросит. Да еще посмотрит на него так недобро. Но ничего не скажет, потому, как меж ними давным-давно все уже было высказано. И с его стороны и с ее, и добавить было нечего. Каждый про себя все знал, хорошо помнил и помалкивал.

Так вот, идет, значит, Иван Христофорович по лесу, грибы собирает, любуется птичками и козявками разными, полное у него взаимопонимание с природой, а значит и с собой. И вдруг! Что за "Ёшкин кот"? Это у Ивана Христофоровича было такое крепкое выражение, он его из какого-то фильма давно перенял, сильно оно ему понравилось, и он от радости даже перестал выражаться совсем. Ну, я имею в виду разные там, выражения, раньше-то он не брезговал, употреблял, можно сказать и к месту и не к месту, как и все в деревне. Но после этого фильма, прям как переродился. Перестал и все. Как отрезало. Многие тогда в деревне удивлялись, спрашивали, мол, как, да отчего. Но Иван Христофорович крепко на своем стоял. Только улыбался хитро так, да нос потирал. А нос у Ивана Христофоровича был большой, рыхлый, ноздри были крупные, два пальца в ноздрю влезало. Не верите? Так точно Вам говорю! Если бы у Ивана Христофоровича пальцы были не такие толстые, то и три бы вошло. Но его три пальца не входили, а чужие пальцы он в свой нос не допускал, мало ли что, говорил… Вы, говорил, в свои носы свои три пальца суйте. А так, вообще-то, многие хотели попробовать. Придурок Васька кричал, что у него такие тонкие и деликатные "ристократические" пальцы, что и четыре в ноздрю к Ивану Христофоровичу войдут. Но нет! Иван Христофорович даже и слушать ничего не хотел. Даже сердиться начинал при этих разговорах, бывало ногой топнет и скажет: "Все, сказал нет, так нет, Ёшкин кот!"

Так вот, идет, значит, Иван Христофорович по лесу, наслаждается жизнью и вдруг…Что за "Ёшкин кот"! Понял Иван Христофорович, что " весь вышел". Он, было по привычке, еще пару шагов сделал, но это что ж, совсем не то, вроде и не шагнул никуда. Да и вовсе, глядит, Иван Христофорович, нету его. "Вышел весь" и все тут. И нету. Присел Иван Христофорович, однако, и тут непонятно, чем присел и на что присел. Но, чувствует, все-таки присел. Стал думать, хотя, если вникнуть, то чем? Однако, явно стал думать. Откуда это, думает он, со мной приключилось. Как это я " весь вышел"? И куда? И где я сейчас? И вот еще, что непонятно было. Отчего это, Иван Христофорович сразу сообразил, что, мол, "весь вышел"? Но этого нам и не понять. Ведь он, Иван Христофорович, был "О-го-го-го-го". Про него в деревне так и говорили. Спросит кто у мужиков, а какой-такой, мол, Иван Христофорович? А ему каждый и ответит: " Иван Христофорович "О-го-го-го-го"! И все! И всем все ясно.

Припомнил Иван Христофорович, что отец его, покойник, Христофор Лукич, бывало, любил так пошутить. Зовет, мать его, Евдокея, бабка Ивана Христофоровича: " Христофор, Христофор, подь сюды!" А Христофор и ответит: "Был Христофор, да весь вышел!" Бабка, как услышит это, кажный раз, ну, прям, кажный раз, хохотать, визжать, прямо за бока хватается. "Вот, - говорит, - сказанул, так сказанул"! Веселая она была, Евдокея, хотя старая и страшная, на багу-ягу похожа, в точности, и Ванюшка сильно ее побаивался. Да, к слову сказать, и в деревне ее, почитай, каждый боялся, потому, как колдунья она была, не приведи Господи!

Так сидел и размышлял Иван Христофорович, что же ему делать, как обратно войти. И, ведь, главное, вот что его тревожило, как это он, такой обстоятельный, сурьезный, про которого все в деревне говорили "О-го-го-го", мол, так оплошать. Было ему обидно до слез, как в детстве, когда, бывало, ни за что ни прошто, даст ему бабка Евдокея затрещину, если попадется Ивашка ей на глаза. Не жаловала она Ивана, всегда говорила Христофору, что сын его дурак и болван просто редкостный, и даже с ее колдовством ничего тут не поделаешь, так он дураком и останется. Единственное, что она отцу обещалась, перед своей смертью, что сделает так, что в деревне все Ивана Христофоровича уважать будут, никогда плохого слова про него не скажут, а только будут говорить: " Иван Христофорович-то, О-го-го-го-го". И все. Так и вышло. Жена только не поддалась, она, ведь не местная была, уже после бабкиной смерти появилась. Долго удивлялась, что соседи про Ивана говорят, сама-то она другого мнения была. Да потом смирилась, плюнула, как на грибы. Только глянет, бывало и все. Говорить уж и нечего.

Так вот, даже перестал Иван Христофорович птичками и козявками наслаждаться, почувствовал, что внутри у него скверно, а снаружи… Эх, "Ёшкин кот!"

Все-таки, пришло ему в голову, или куда-то там еще, что дело тут в бабке Евдокее. Никто другой в деревне на такие дела не способен, хоть и нету бабки на свете, без малого, пятьдесят лет. Тем более, что шутку эту, она страсть как любила, и вечно над ней закатывалась, чуть ли ни до икоты. Только Иван Христофорович подумал про Евдокею, ай, смотрит, вернее, смотреть-то нечем, а видит, что тут она тут как тут. Страшнее и злее в сто раз, чем при жизни была. И говорит она ему: " Дубина ты, дубина, неотесанная! Пятьдесят лет, скоро, как я вижу, что ты, дурак, негодные грибы собираешь! И вот, что тебе, болвану, скажу. Если не поклянешься мне сейчас, что прекратишь собирать негодные грибы, а годные здесь и не водятся, да ты и не знаешь в них ни хрена, то не войти тебе в себя обратно никогда! Клянись, хрен…!" Тут, правду сказать, она такое завернула, чего в жизни Иван Христофорович не слыхивал! Это, уж точно, не "Ёшкин кот"!

Ясное дело, с бабкой-колдуньей не поспоришь, да еще и спорить-то нечем и неоткуда. Так и поклялся Иван Христофорович, что ни-ни, ни в жизть больше, ни одного гриба не соберет!

Только он, значит, эта, поклялся, что ни одного, дескать, гриба, ни в жизть, глянь… Вот он, сам собой, Иван Христофорович, стоит, туточки, на тропинке, снова птичками и козявками наслаждается, нос свой проверяет, цел ли, а другого, у него ничего ценного и не было.

Вот такая жуткая история. Иван Христофорович, конечно, никому ни слова! А то, мало ли! Бабка-то не велела! Сказала, что, если расскажет, тут все и поймут, какой он дурак, безголовый, а так все, как прежде останется. Будут про него говорить: "О-го-го-го-го" и все. И уважать будут как раньше.

А жена видя, что он поганок в дом не принес, улыбнулась, как до свадьбы. Когда вернулся он без ведра и без грибов, жена голову от вязанья подняла, так ласково посмотрела на него и говорит: "О-го-го-го-го, Иван Христофорович!"